Притворная болезнь
Притворная болезнь
Бывали-живали царь да царица; у царя, у царицы был один сын, Иван-царевич. Вскоре царь умер, сыну своему царство оставил.
Царствовал Иван-царевич тихо и благополучно и всеми подданными был любим. Женился Иван, и вскоре родились у него два сына.
Иван-царевич ходил с своим воинством воевать в иные земли, в дальние края, к Пану Плешевичу; рать-силу его побил, а самого в плен взял и в темницу заточил.
А был Пан Плешевич куда хорош и пригож! Увидала его царица, мать Ивана-царевича, полюбила и стала частенько навещать его в темнице.
Однажды говорит ей Пан Плешевич:
— Как бы нам сына твоего, Ивана-царевича, убить? Стал бы я с тобой вместе царствовать!
Царица ему в ответ:
— Я бы очень рада была, если б ты убил его.
— Сам я убить его не смогу, а слышал я, что есть в чистом поле чудище о трех головах. Скажись царевичу больною и вели убить чудище о трех головах да вынуть из чудища все три сердца; я бы съел их — у меня бы силы прибыло.
На другой день царица разболелась-расхворалась, позвала к себе царевича и говорит ему таково слово:
— Чадо мое милое, Иван-царевич! Съезди в поле чистое, убей чудище о трех головах, вынь из него три сердца и привези ко мне: скушаю — авось поправлюсь!
Иван-царевич послушался, сел на коня и поехал.
В чистом поле привязал он своего доброго коня к старому дубу, сам сел под дерево и ждет...
Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб — дуб зашумел и погнулся.
— Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин!
— Эх ты, поганое чудище! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! — сказал Иван-царевич, натянул свой тугой лук и пустил калену стрелу; разом сшиб чудищу все три головы, вынул три сердца, привез домой и отдал матери.
Царица приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.
Съел он, царица и спрашивает:
— Что — будет ли у тебя силы, как у моего сына?
— Нет, еще не будет! А слышал я, что есть в чистом поле чудище о шести головах; пусть царевич с ним поборется. Одно что-нибудь: или чудище его пожрет, или он привезет еще шесть сердец.
Царица побежала к Ивану-царевичу:
— Чадо мое милое! Мне немного полегчало; а слышала я, что есть в чистом поле другое чудище, о шести головах; убей его и привези шесть сердец.
Иван-царевич сел на коня и поехал в чистое поле, привязал коня к старому дубу, а сам сел под дерево.
Прилетело чудище о шести головах - весь дуб пошатнулся.
— Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин!
— Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь!
Натянул царевич свой тугой лук, пустил калену стрелу и сбил чудищу три головы.
Бросилось на него чудище поганое, и бились они долгое время; Иван-царевич осилил, срубил и остальные три головы, вынул из чудища шесть сердец, привез и отдал матери.
Она того часу приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.
Пан Плешевич от радости на ноги вскочил, царице челом бил; съел шесть сердец. Царица и спрашивает:
— Что — станет ли у тебя силы, как у моего сына?
— Нет, не станет! А слышал я, что есть в чистом поле чудище о девяти головах: коли съем его еще сердца — тогда наверное будет у меня силы с ним побороться!
Царица побежала к Ивану-царевичу:
— Чадо мое милое! Мне получше стало; а слышала я, что есть в чистом поле чудище о девяти головах; убей его и привези девять сердец.
— Ах, матушка рóдная! Ведь я устал, пожалуй, мне не выстоять супротив того чудища о девяти головах!
— Дитя мое! Прошу тебя — съезди, привези.
Иван-царевич сел на коня и поехал; в чистом поле привязал коня к старому дубу, сам сел под дерево и заснул.
Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб — дуб до земли пошатнулся.
— Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь — на обед, молодец — на ужин!
Царевич проснулся:
— Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь!
Натянул свой тугой лук, пустил калену стрелу и сразу сшиб шесть голов, а с остальными долго-долго бился; срубил и те, вынул сердца, сел на коня и поскакал домой.
Мать встречает его:
— Что, Иван-царевич, привез ли девять сердец?
— Привез, матушка! Хоть с великим трудом, а достал.
— Ну, дитя мое, теперь отдохни!
Взяла от сына сердца, приказала сжарить и отнесла в темницу к Пану Плешевичу.
Пан Плешевич съел, царица спрашивает:
— Что — станет ли теперь силы, как у моего сына?
— Станет-то станет, да все опасно; а слышал я, что когда богатырь в баню сходит, то много у него силы убудет; пошли-ка наперед сына в баню.
Царица побежала к Ивану-царевичу:
— Чадо мое милое! Надо тебе в баню сходить, с белого тела пот омыть.
Иван-царевич пошел в баню; только что омылся — а Пан Плешевич тут как тут, размахнулся острым мечом и срубил ему голову.
Узнала о том царица — от радости запрыгала, стала с Паном Плешевичем в любви поживать да всем царством заправлять.
Осиротели двое малых сыновей Ивана-царевича. Вот они бегали, играли, у бабушки-задворенки оконницу изломали.
— Ах вы, такие-сякие! — обругала их бабушка-задворенка. — Зачем оконницу изломали?
Прибежали они к своей матери, стали ее спрашивать: почему-де так неласково обошлась с нами?
Говорит мать:
— Был бы у вас батюшка, заступился, да убил его Пан Плешевич, и схоронили его во сырой земле.
— Матушка! Дай нам мешочек сухариков, мы пойдем оживим нашего батюшку.
— Нет, дитятки, не оживить его вам.
— Благослови, матушка, мы пойдем.
— Ну, ступайте...
Того часу дети Ивана-царевича срядились и пошли в дорогу.
Долго ли, коротко ли шли они — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — попался навстречу им седой старичок:
— Куда вы, царевичи, путь держите?
— Идем к батюшке на могилу; хотим его оживить.
— Ох, царевичи, вам самим его не оживить. Хотите, я помогу?
— Помоги, дедушка!
— Нате, вот вам корешок; отройте Ивана-царевича, этим корешком его вытрите.
Они взяли корешок, нашли могилу Ивана-царевича, разрыли, вынули его, тем корешком вытерли. Иван-царевич встал:
— Здравствуйте, дети мои милые! Как я долго спал!
Воротился домой, а у Пана Плешевича пир идет. Как увидал он Ивана-царевича, так со страху и задрожал.
Иван-царевич предал его лютой смерти. Схоронили Пана Плешевича и отправились поминки творить; и я тут был — поминал, кутью большой ложкой хлебал, по бороде текло — в рот не попало!